Захлопнулась крышка, отстучали комочки. Далеко-далёко смолк неуловимо-насмешливый детский плач. Стало тепло и кругло, а по дороге у Лидии Фёдоровны Никулочкиной в зазоре между ухом и шеей вырос пятиклашка. Он пугался воспоминаний, и ЛиФё, так называли её дети, тоже страшилась. В таком-то виде и явились они в Город, где никто не рождался.
       Место это было непостоянно. Как раз к приходу новенькой случилась полнейшая пустыня, полная человеческих голов. Ближайшая голова была с собачьим хвостом вместо носа, но что-что, а это уже не удивляло. Некоторые головы молчали, прочие остервенело жужжали, хотя слушать их было некому. Одна очаровательная девичья головка с пальчиком ровно посреди лба пела детскую песенку, широко раскрывая все глаза, кроме обычных двух.
       Песок тем временем призолотился, так что многие стали хватать его языком и прятать за щёку, где он тут же превращался в тертый перец.

       Тут-то до Лидии Фёдоровны невзначай дошло, что она неполна. Дело было не в пятиклашке. Он-то как раз безнадежно силился создать переполненность, усиленно поедая хлебное, образовавшееся в его сиротливо-синем ранце.
       Она стояла среди плюющихся несостоявшимся золотом голов и пыталась поймать за хвост тот разрыв, за которым её не было. Головы тем временем выросли на шеях. Они вращались вокруг, по-змеиному заглядывая в маслянистые глазки новенькой. "И она, и она: а мы? где же мы? говорят, написано: известен выход: как же: как же..." - висел шёпот, столь обречённый, что шейные стебельки обитателей раскачивались от напряжения. Лидия Фёдоровна и сама, к ужасу мальчика-полипа, перетекла в такую голову. "Неполна!" - вихрем зашипела неотвратимость, породив безмолвный вой, от которого всё вокруг содрогнулось, отшатнулось и, неудобно сплетаясь под истеричным ветром, залепетало "да: да:"
       Другой осколок ЛиФё тоже лишился последних песчинок покоя, но безголовый и безголосый, он так и бился в дороге. Ему уже было всё равно. Лишь иногда, редко-редко, он вдруг начинал видеть себя со стороны как мясной лоскуток, ужасался, но вскоре снова впадал в бессознательное трепетание. У него из подражания вырос едва заметный полип. Такой же невменяемый. Поблизости крутилось что-то отчасти женское - вздрагивающее, наполняющее пространство неизменно растерянной суетой.

       Лидия Фёдоровна долго скользила в песках. Её спина как раз превратилась в раскрытую тетрадку, чем-то похожую на развратный цветок, призывно шелестящий на красном ветру. Что-то уже подползало к ней, незаметное, но явно с дурными намереньями. "Ах ты ж поросёнок шелудивый!" - вскрикнула она, захлюпав какой-то новой частью тела и преследователь, скорбя, растворился в песках. ЛиФё заползла в случайную нору, свернула тетрадь и, придавив пятиклашку, ушла в себя. Вскоре лаз занесло и внешнее перестало её беспокоить. Полип пару раз попытался восстать, но, удручённый неудачами, смешался с песком. Так они и роились, нет-нет, да превращаясь - то в звук, то в тень, то во что-то и вовсе без названия. Сознание её всё больше становилось ненастоящим, какие-то его кусочки уползли за сам Город и об их судьбе лучше даже не помышлять. То, что осталось в убежище, уже не думало, а только ворочалось, безнадёжно ожидая иного.
       Лидия Фёдоровна слегка очнулась. Её настиг звонок и вдруг запахло бумагой, мелом и натертыми полами. Стряхнув призраков, она обнаружила, что смотрит из какого-то предмета. "Наверно, наполз из под тишка", - неуверенно подумала, впитывая картину, представшую её взору. А шарахаться и вправду было от чего. Сама ЛиФё как-то вывернуто смотрела из горы городских обломков, поглотивших её существо. Вокруг явно что-то жило, но где было сознательное, а где - вещественное - вряд ли кто мог сказать. "Выход, где же выход?!" - слезливо потягивало образование из пустооконного дома и крошечной, молчаливо вросшей в него, пегой собачки. "Где? Где?" - подхватывало прочее. Что-то маловидимое заколыхало воздух, подавая знаки. Сам песок зашевелился в немом вопросе. "Ну где же?!" - взорвалась потешная бомба, но никого не убила - здесь, в Городе, где никто не рождается). "Свалились, на тишину безвыходную, как же так, почему здесь, почему - мы?!" - щебетали голоса чуть-чуть не здесь, напугав нездешностью этой воздушное существо. Оно вывернулось бурей и выгнало из песка пятиклашку-полипа. Он рыдал, понимая, что деться некуда - хоть растворись, хоть притворись ты чем вздумается. Он попытался вспомнить мать, но не смог, потому как тоже оказался неполон, из-за чего и существовал полипом. Взамен матери мальчик увидел двухвостого звероящера с говорливыми человечками вместо глаз. Нежность переполнила обеих тварей, они потянулись друг другу сквозь толщу мыслей, из чего, конечно, ничего не вышло.
       Но были вокруг некоторые, уже почти слившиеся с ландшафтом, но не до последнего конца потерявшие себя, те, кто молчал и никаким взглядом не задавал вопроса. Те, кто шуршал по своим сказочным делам, пересыпаясь и булькая лишь потехи ради. Они, эти вечные твари, жили тут с начала конца и даже, кажется, были готовы к размножению. По крайней мере, им так казалось. Но в Городе никто не рождался:

       Ответы не приходили. Как будто храня обитателей от ещё большей беды, они словно нарочно таились за гранью всякого опознания.
       Лидия Фёдоровна заподозрила страшное и что есть сил рванулась из себя. Но вместо того, что бы выкатиться, она лишь отпочковала от себя ещё одну голову, сразу же суетливо залепетавшую о своём. И тут же послышалось недоброе шипение: "Это кто сказал что можно?! Попочкуйся, сволочь, попочкуйся! И так тут! Без этого безответно, а она - почк, почк - и с головой! Ах ты ж сволочь!" И существо с четвертью туловища проглотило голову в себя прямо на глазах у замурованной ЛиФё.
       Сама не заметила, как оказалась в своём прошлом виде. Даже парик, указка и окно с ядовитым белёсым кактусом оказались на месте, только любимый портрет Ландау куда-то сгинул. "Прочь!" - завыло её оставшееся. Она понеслась, сорвалась, расплючищась, - смачно, но без боли, и на миг замерла, после чего в ней возникло по-странному иное "прочь" - совсем неописуемое. Расползшаяся по пространству, вся в неживых комочках и ошметках, она стала двигаться, повинуясь неким отрешённым законам, умудрявшимся как-то править. Лидия Фёдоровна перекатывалась, силясь собраться. Она журчала и ухала - просто так, минуя каких-то осколышей, голосивших что есть сил про какой-то выход... Рядом что-то пересыпалось ей в такт и она больше ничего не хотела. А Город, тот самый, где от века никто не рождался, всё полнился и полнился разным рваным. Город менялся, играя калечным пластилином своего нутра, расчленяя и склеивая, но никуда не девая.

       ...и песок, этот песок, его непрерывный шёпот про выход и вход. И прочее шёпотание во все стороны Света, Тьмы и Города, Где никто не рождается.